Старец Фёдор Кузьмич, помолись в тесной келье за нас! Мы любую дорогу привыкли делить на двоих. Поднимая совковой лопатой слежавшийся наст, Мы в уральских болотах отрыли потомков твоих.
Старец Фёдор Кузьмич – белый посох, сибирская глушь, Где метели отмолят грехи да метлой подметут, Где иконы глядят по весне из оттаявших луж, Где узнают в лицо – не поверят, - крестясь, отойдут.
Над седым Таганрогом гудит поминальный набат, По Московскому тракту уходит кандальников строй. А у старца в избе на окошке – морозный оклад. Он глядит сквозь стекло, - и прохожие шепчут: "Святой!"
На Руси за убитого двух неубитых дают. На полтинах – орлы, а внутри у них кровь-самогон. Им казна – не указ, а кабак – предпоследний приют. Самовар на крыльце раздувает казак сапогом.
Разогнули подкову – забили железный костыль. Рвёт снега жаркой грудью косматый шатун-паровоз. А под ним партизаны Лазо подрывают мосты, - И весёлые искры летят из-под красных колёс.
Семь кусочков свинца в барабане – хороший букет! Покупают свободу за золото чехи в ЧК. А в иркутской ночи мимо стен монастырских к реке Семь Харонов угрюмо ведут на расстрел Колчака.
От окошка в Европу до двери в монгольскую степь, От распутства Распутина до сталинградских руин, От сожжённых церквей до "гимнаста" на синем кресте – Вбитый в сердце двадцатого века осиновый клин!
Где ты, Фёдор Кузьмич? В прошлом веке укрылся в ските? Или кто из архангелов выдал охранный мандат? А быть может, в бараке на тридцать седьмой широте Роешь землю под нарами, ищешь дорогу назад?
Нет! Всё та же лампадка мерцает в полуночный час Перед ликом Святой Богородицы в красном углу. Старец Фёдор Кузьмич, ты замолви словечко за нас Перед русским царём, уходящим в таёжную мглу!
